ВЕЛИКИЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АТАМАН ДОНА СТЕПАН ТИМОФЕЕВИЧ РАЗИН
Родился (эта "единственная поэтическая личность пво всей русской истории". Как С. Разина характеризует великий поэт-африканец А. С. Пушкин) в г. Черкасске, в семье видного войскового старшины Тимофея Разина, переселившегося из верхних станиц.
"Имя Степана Разина стяжала к себе к XX веку огромное количество ПЕСЕНЬ (до 60 сюжетов) на Дону, Поволжье, Уралу, Сибири. Нет другого человека в дореволюционной истории, в которой так пристально вглядывался бы народ, с тайной любовью и так широко раскрывал бы мощную личность "батюшки-Атамана-гордость казака", пишут даже русско-коммунистические историки.
Это была действительно мощная творческая натура. Уже с самого малолетства, он принимает самое энергичное участие в тревожной, полной военными действиями атмосфере родного ему Казачьего народа. Ему дело до всего: то он мчится малышом по полю на дикой лошади, без седла, приучая её к дисциплине, то будучи в разведческой команде, летает с ватагой юнцов по курганам, зорко наблюдая за татарами, то пробирается к крепости Азова, высматривая что там делается, то видим его в канцелярии войскового есаула Порошина, преподающего ему грамоту, то видим его на песке на берегу Дона, старательно выводящего буквы листа, красиво исписанного есаулом пальцем на песке (за отсутствием бумаги), то зорко следит он за посольством турецкого посла Фомы Контакузена и выслеживает татарина ночью с тайным письмом посла в Азов, предупреждавшего турок о возможной осаде казаками крепости, в результате чего посол лишается головы, то сидит Степан в курене инженера Ивана Арадрва и изучает его чертежи крепостной обороны, то в отряде сапёр Арадова старательно вяжет фашины, яростно роет окопы, взлетает вверх по лестнице или метко стреляет в цель.
Особенно удовольствием его также служит общение его с пленными турками, персами, греками, татарами. Он старается понять и изучить их языки. Для него они - люди несчастные, и он носит им куски хлеба, собранные у казачек. Вот такова "Академия Наук" будущего Атамана.
Любя беззаветно своего отца-героя, много раз раненого в походах на суше и на море, чтобы исцелить его от недугов, он страстно молится и совершает паломничество в далёкий северный Соловецкий монастырь и там молится перед мощами Зосимы и Савватия, создателей монастыря.
Проходя по всей рабской Московии, он видел рядом с роскошью такую зловещую нищету, пороки и жестокость сильных к слабым, что его до глубины души возмущало то бесчувствие и безразличие крестьян, рабочих и дворовых, что они не смели поднять восстания против "кроводёров".
На одной из улиц Москвы он натолкнулся на поразительную сцену: среди улицы стоял стражник с лопатой, а у ног его закопанная, по самое горло, красивая голова женщины.
• Это что за живодёрство? - вскричал Степан, и выхватил из рук
стражника лопату, стал быстро откапывать несчастную.
Стражник, пытавшийся с криком: "Это колдунья!", помешать Степану, получил такой удар а скулу, что покатился по земле, воя от боли и бессознательного состояния. Было уже темно. Выхватив женщину из ямы, он быстро увлёк её в переулок и они скрылись.
Впоследствии, когда Степана Разина привезли в Москву на казнь, эта женщина, беззаветно полюбившая его за своё спасение и свою красоту, приносила подачки для него. Она была известная Москве, как гадалка. И, наконец, она за большой подкуп добралась с прошением до самого царя, умоляя оставить Разина жить, хотя и на поселении. Её арестовали, мучили, и, отрезав груди, отпустили в её дом.
Особенно неизгладимое чувство презрения и злобы, к порядкам Москвы, осталось в революционной душе Степана до самой его смерти - казнь его родного брата Ивана.
Была война Москвы с Польшей за богатую Малороссию. Царь Алексей обратился за помощью к Донской республике. Было снаряжено войско в 4 000 казаков. Походным Атаманом был избран старший брат Степан - Иван Тимофеевич. Это войско оказало большую услугу московскому ополчению, которое не было в состоянии противостоять перед польским войском.
А так как эта война затянулась и не давала надежд на победу одного или другого, то решили покончить дело миром.
В селе Андрусове в 1667 году, собрались послы: Польши, Германии, Турции, Крыма. От Москвы посольство возглавлял воевода князь Юрий Долгоруков. Походный Атаман также предъявил своё право на участие в мирных переговорах. Он вежливо обратился по этому вопросу к воеводе о Праве Дона, в лице Походного Атамана, его поддержали поляки. Долгоруков отказал в Праве казаков и, вызвав Атамана, заявил, что так как Походное войско стоит под знаменем царя Московского, то казаки и не имеют права на какие либо дипломатические переговоры. На это Атаман с достоинством заявил, что Войско Казаков издревлестояло и стоит под знаменем независимого и самостоятельного Дона и, если он - Атаман и подчиняется временно воеводе, то только в оперативном военном отношении, но не в политическом и, что он обязан быть в курсе переговоров о мире с другими послами. Долгоруков грубо и резко отказал вновь в праве присутствия даже на заседаниях послов. Тогда Атаман заявил, что так как война кончилась, то ему здесь делать нечего и он должен с войском идти на Дон. Долгоруков крикнул: "Никуда вы не пойдёте, без моего разрешения!". На это Атаман сдержанно сказал: "Я вам, князь, не слуга, чтобы вы мной и моим войском распоряжались". Взбешённый князь крикнул: "Вы и ваше войско - мои рабы!". Иван Тимофеевич вышел. Бывшая с ним делегация, присутствовавшая при этой сцене, прибыв к Походному войску, объяснила казакам, как их Долгоруков отблагодарил за их верную службу чёрной неблагодарностью.
Как буря заревели казаки: "Седлать! На Дон! Довольно нам умирать за живодёров! И войско двинулось. Отойдя вёрст тридцать, войско остановилось на ночлег. Тем временем Долгоруков снарядил всю конницу и артиллерию и приказал догнать казаков и с боем взять в плен Атамана. Ночью походное войско было окружено. Казаки приготовились к бою. Атаман сознавал, что в результате ожесточённого сражения, с противником в пять раз сильнейшим, погибнет много казаков, уговорил войско покончить дело миром, что он поедет к Долгорукову сам один и уладит конфликт.
Прибыв в ставку воеводы, под сильным конвоем, Атаман был закован в цепи и отправлен в Москву "на правёж", где в тюрьме подвергся страшным истязаниям, после чего на Красной площади отрубили ему голову, в присутствии самого царя и духовенства, торжествующих свою "победу" над казачьей вольностью.
Личность Атамана Ивана Тимофеевича Разина рисуется для казачьих поколений, как великая жертва, погибшая "за други своя", бесстрашно пошедшая, как рыцарь, без страха и упрёка на Казачью Голгофу, устраиваемую веками проклятой Москвой, с их царями и их наследниками без корон, и пошлыми духовенством.
Эта страшная казнь любимого брата, глубоко врезалась в душу вольнолюбивого Степана и он жалел, что однажды, во время боёв с поляками, эскадрон польский прорвался к кургану, где стоял с небольшой свитой Долгоруков, и он был бы взят в плен, но Степан с 20 казаками, находившимися в засаде в перелеске, как буря атаковал поляков во фланг и таким образом спас этого негодяя.
Всё это взятое, продуманное явилось для самосознания Степана, что рано или поздно, но судьба Свободного Дона будет таковая же, как и "Малороссии", которая на его же глазах, была разделена на две части, правобережная отошла к Польше, а левобережная к Москве. Всё это происходило при царе Алексее.
Воцарение этого царя принесло Донской самостоятельной республике ещё большие невзгоды, нежели при отце его Михаиле. Сам по себе Алексей не представлял собой чего либо яркого, ум его ограниченный, вялый, воля слаба, политические и социальные воззрения его покоились на прежних основах "Третьего Рима" и "божественной" царской власти. Эпохи этого незадачливого царя была - укрепление самодержавия и крепостнического строя в государстве.
Если при Михаиле, он был связан некоторыми обязанностями ограничительного характера, когда он опирается на представительный орган Земского Собора и связан был поневоле сотрудничать с Донскими казаками, его закрепившими на троне, то при Алексее, Земской Собор сходит на нет и идёт процесс централизации на местах, процесс искоренения какого либо самоуправления и замена его властью воевод, опирающихся на военную силу стрельцов, обученных иностранными инструкторами.
При Алексее, главой так называемой "православной русской церкви", появляется на сцене мордвин-патриарх Никон. Человек волевой, жестокий, страшной физической силы, как медведь, убивавший своим кулаком на смерть не подчинявшихся епископов. Он принялся за исправление духовных книг, при помощи грека Арсения - еврейского происхождения, будучи сам невежественным в вопросах богословия.
Раскол в Вере 1666-1667 г. г., повёл к жесточайшим религиозным преследованиям. Преследовалось не разномыслие в Вере, обрядовые различия были не столь велики, но сама мысль о непослушании,неподчинении "божественной" власти, приводили в жгучую ярость и бешенство правящий класс крепостников.
Не говоря уже о народах Московии, преследование было направлено на вольный веротерпимый Дон. Тысячи казаков, ревнителей древней апостольской веры, были также жертвами палачей московских патриархов, митрополитов, епископов и всего этого белого и чёрного духовенства, превратившегося целиком и "чёрных воронов". Правительство широко пошло на помощь полицейскому духовенству: сжигало живьём, бросали в Каменные ямы, тюрьмы, сажали на кол, вырывали ноздри (особенно любимое занятие предков нынешних русских чекистов), резали носы, уши - легко, свободно, играючись, ссылали на вечную каторгу в Сибирь. Московская "церква" столько сгноила по тюрьмам, голодом поморила, столько скорпионами забила, столько жизней разбила, погубила, что если бы вся кровь и слёзы в борьбе за Веру, сразу выступили на Землю, то образовалась бы бушующая река, которая волнами потопила бы жестокую кровавую "церкву" Москвы вместе с её "чёрным вороном".
Казаки стойко защищали свою древнюю Веру. И когда тосковала казачья душа по красоте былого, по светлой радости Духа древней вольной жизни, то шли на Гнолгофу в эти кошмарные времена, перед коими абсолютно бледнеет Испанская инквизиция или Варфоломеевская ночь королевы Медичи.
Религиозные эмигранты из Московии, широкой волной ринулись на "Тихий" вольный Дон. К этой эмиграции прибавилась масса из "Малороссии" с 1667 г. украинских и Запорожских казаков, после Андрусовского мира. Постепенно назревал тяжёлый экономический кризис на Дону.
Дон не был в состоянии прокормить новых пришельцев. Они могли бы начать жить земледелием, но казаки не занимались таковым за отсутствием рабочих рук, так как каждый казак в любой момент днём и ночью мог быть призван конно и оружно для отражения могущественных турок и татар. А когда эти "рабочие руки" появились, то вкоренившаяся издревле традиция не допускала нарушения права равенства иметь при себе, как бы, второстепенный сорт людей, а поэтому казаки той эпохи, в земледелии видели закрепощение личности человека, подобно Московии.
Использовать эту новоприбывшую силу для военных действий тоже не представляется возможности, ибо разрушивши Азов, по беспутному велению царя Михаила и вновь восстановленного турками, казаки без надлежащей сильной артиллерии не в состоянии были взять его обратно, будучи сами обескровленными, а Москва категорически отказалась снабжать Дон военными припасами. Воспитать же новоприбывших военному искусству не было времени и средств для их вооружения.
Кроме того, среди казаков постепенно назревало экономическое расслоение на богатых и бедных. Богатая "войсковая старшина", развращённая подарками Москвы, стала держать её сторону. Назревал тяжёлый социально-моральный кризис. В 1667 году доносили в Москву: "во многие Донские города пришли с Украины боярские люди и крестьяне с жёнами и детьми и от того на Дону голод большой".
Всё это вместе взятое требовало какого-то определённого выхода из создавшегося положения. Разрешение этой жгучей проблемы Судьба возложила на голову Войскового старшины Степана Разина. Это был выдающийся казак по уму, воле, энергии и политическим воззрениям, также он блистал доблестью и военным искусством. Будучи глубоким демократом, он не пошёл по пути "войсковой старшины", наживающей богатства на подарках Москвы и рабского труда новоприходцев, а возглавил весь бедный народ на Дону: будь то казаки Донские, Днепровские (Запорожцы) или староверы из Московии.
Таким образом, на Дону возникло двоевластие. Богатеи притихли,, выступить против Разина боялись, ибо за ним была слава среди казаков, как искусного в боях, а также со времени 1660 года, когда ему, как послу от Дона, удалось заключить мирный братский договор с пришедшими с Востока Калмыками, во главе с ханом Аюком, которых Разин вовлёк в военный союз против Ногайских татар.
Разин, учитывая серьёзность экономического кризиса, непосредственно от себя, помимо Донского Атамана Корнея Яковлева, отправил в Москву "станицу" с грамотой царю, написанную своеручно:
"На Дону казакам учала скудность большая. На Чёрное море проходить им не мочно, ученены от турецких людей сильные крепости, а от Москвы нет помощи, а потому мы идём без ведома войскового атамана на Волгу, а затем на Каспийское море".
А до этого Москва грозно требовала арестовать бежавших на Дон староверов и сдавать их пограничным воеводам. Самосознание Казачьего народа о правах политического убежища от древних ещё времён, было высоко и лозунг: "С Дона выдачи нет" - звучал твёрдо.
Защита слабых и притесняемых была также интенсивная. Так, например, когда Донской Атаман И. Д. Каторжный был проездом в 1646 году в Воронеже, то есть на чужой для Дона территории, то Воронежский воевода доносил в Москву: "Когда на слободу, где проживали казаки, стали приходить приказные за беглыми, Каторжный угрожал побивать их до смерти из пищалей, а приехавший с погонной царской грамотой дворянин Даниил Мясной, потребовал у Катаржного выдачи беглых, то Каторжный ударя ево Мясного в душу, твой, государь, наказ, каков ему дан от тебя из Посольского приказа, у нево Данилы вырвал и заткнул к себе за голенище и хотел Данилу убить. А уезжая, Каторжный беглых людей не отдал и говорил: хотя де приедет беглых людей вынемать сам воевода и мы ему отсечём ухи да пошлём в Москву. А одного из погонщиков за беглым атаманом велел бить солопы (палки)".
Это было при Каторжном, действиттельно Божией Милостью Атамане, когда же Донской трон занял Корнелий Яковлев, своей интригой сваливший Атамана Лаврентьева - защитника страроверов, то Москва открыла карты и потребовала не только выдавать беглых из Московии, но выдать даже Атамана Лаврентьева.
Собирали Круг три раза и всё отказывали в выдаче, но когда стал атаманом Яковлев, идейный сторонник Москвы, то он собрав Круг с соответствующими крикунами, после грозного ультиматума Москвы, Атаман Лаврентьев был выдан, хотя и на этом Круге слышались голоса: "Зачем посылать Атамана в Москву, там и так мяса много". Дон был обессилен, на границе его стоял уже отряд московского войска, всякий момент готовый вторгнуться в пределы Донской республики. На этот отряд и опирался Корнелий Яковлев, подкупленный Москвой, что впоследствии подтвердилось.
Атамана Лаврентьева привезли в Москву. В тюрьме истязали его и на Красной площади всенародно, в присутствии ничтожного царя и духовенства, палач отрубил ему голову. Правящая клика торжествовала, на Дон уже посылались чиновники, которые хватали беглых.
Тем временем, Разин со своим войском плыл по Хвалынскому морю, с намерением поселить избыток беглых в Персии. Достигнув южного берега Каспийского моря, он послал к шаху Персии своё посольство с просьбой отвести для Войска земли для его поселения.
Две недели дожидался Разин ответа из Тегерана, но его не было, а прибежал один из его посольства казак и доложил, что почти всех послов казнили, так как среди них оказался один предатель-московин, который уверил шаха, что Разин прибыл к берегам Персии не для поселения, а для разведки и грабежа.
Узнав о печальной участи своего посольства, взбешённый Атаман двинул свой флот в юго-восточную часть моря, к берегам, где были расположены богатейшие виллы шаха и персидской знати. Находящиеся там войска для охраны, были разгромлены и богатства вилл было секвестировано в отместку за убийство послов. Пожаров и убийств жителей учинено не было.
Высланный шахом большой флот, состоящий из кораблей, был атакован стругами Разина и уничтожен, все ценности флота, во главе с персидской княжной и её братом, попали в распоряжение Походного Атамана.
Возвратившись из Персидского похода в Астрахань и, узнавши какой произвол чинится московскими чиновниками, по отношению к независимости Дона и ловли беглых, Разин заявил:
"У казаков того не повелось, чтобы беглых людей выдавать. Я увижусь и расчитаюсь с Астраханским воеводой Прозоровским. Он - дурак и трус. Хочет обращаться со мной, как с холопом, но я - прирождённый вольный казак".
Жители Астрахани, обращённые Разиным в казаков, совершенно искренне составили приговор:
"Атаманы и все казаки: Донские, Астраханские, Терские и Гребенские, пушкари и затинщики, и посадские люди и гостинного двора торговые люди написали между собой, что жить в Астрахани в любви и совете, и никого межь себя не побивать и выводить бояр изменников".
Воевода Прозоровский, оказавший военное сопротивление, был лично Разиным сброшен со второго этажа дома и разбился о камни.
Профессор Сватиков ("Россия и Дон", стр. 103), как бы возвышаясь над большим Атаманом, признанным великим поэтом А. С. Пушкиным, как "единственной поэтической личности во всей русской истории", пишет свысока:
"Типичный демагог Разин проповедовал истребление всех, кто возвышался над уровнем бездомного голутвенного люда, разграбление и делёж всего имущества, он запрещал богослужение и постройку церквей, издевался над верою и Христом, ввёл венчание вокруг куста".
Исследуя основательно жизнь и деятельность Атамана С. Разина, я должен сказать, что высосанная из пальца Сватиковым характеристика основана не на исторических данных, а лишь на присущей московитам лжи. Провозглашая эту ложь, Сватиков не подумал, как "историк", что он представляется во весь свой профессиональный рост именно демагогом, для воздействия на общественное мнение Казачьего народа, который с большой душевной теплотой относился к памяти бессмертного Атамана.
Во всей своей деятельности, Разин нигде не разорял мирных жителей, не делал их имущество, а уничтожал лишь бояр "изменников", даже воеводу князя Львова пощадил.
Над Верой и Христом он не издевался, а был лишь веротерпим ко всем религиям, как и все казаки древности.
Если он перед походом в Персию, обвенчал своего крестника вокруг ракиты, с произношением соответствовавших изречений, за отсутствием священника в тот момент, то он, как глава войска, имел право заместить священника в срочном порядке.
Разин триста лет тому назад, был головой выше "просвещённого профессора", который, ведь, теперь не станет обвинять в издевательстве весь французский народ (как и многие другие народы) за то, что венчаются в присутствии светского человека в городском управлении? Да, ведь, обряд венчания не есть Вера, а лишь обряд, чего Сватиков сознательно не понимает.
Сватиков, подыскивая "факты" якобы издевательств над Верой и Христом казаков, не забывает даже, для усиления своей провокации сказать, как наказной атаман Дона Степан Ефремов "развёлся с женой без вины, и женился на другой".
Но ни словом не говорит о том, как московское духовенство за взятки или ведро водки, венчало не только двоеженцев, но даже троеженцев (см. страницу о духовенстве князя Долгорукова в эпоху Екатерины II).
Сватиков не обмолвился ни полсловом о том, как Пётр I загнав силой свою жену Евдокию в монастырь за её религиозность, женился не в церкви, а на постели, с любовницей князя Меньшикова, Екатериной и провозгласил её императрицей.
Не сказал Сватиков и о том, что царь Иван Грозный имел 7 жён законных и незаконных. Но величие царей и их "безгрешность" для Сватикова достойны канона.
Спасая свою шкуру, от "великого русского народа" в 1917 году, Сватиков получил политическое убежище на Вольном Дону. Ему была предоставлена казённая квартира, жалованье по званию профессора, кушал он сдобный казачий хлеб, пил самое лучшее в мире Цимлянское вино, перед ним радушно были открыты все архивы и Новочеркасский музей. За всё это ему вменялось написать историю Казачьего народа, но он сразу же потерял метрику этого народа, и ни одним словом не обмолвившись о древности его и даже игнорируя утверждения "отца Русской истории" Карамзина, заявлявшего, что "происхождение казаков скрыто в веках древности", во всяком случае "ранее Батыева нашествия (1223 г.)", а также сказания "Геродота русской истории" Татищева, что казаки были в Федерации Хазарской империи от III до X века.
Сватиков начинает историю казаков с 1549 года, якобы из "выходцев русских московских пределов", то есть продолжает ложь "историка" беглого поляка Броневского и ему подобных, что казаки - "беглые русские холопы".
Напялив на себя маску "демократа", импонирующую казачьему самосознанию, но оставаясь в душе крепостником, он искусной рукой ведёт историю "Россия и Дон", где так и выпирает величие самодержавной Москвы, правильность её государственной мысли и действий, а наряду с этим "анархичность" Казачьего народа Дона. Он ни на одну минуту не забывает свою роль "Троянского коня" защиты интересов Москвы и, рассыпая на страницах своей лукавой истории, эпитеты: "тихий вольный Дон, вольная республика, самостоятельное государство", усыпляя у казаков чувства подозрения, чуть ли ни на каждой странице, ударяет, как тараном: Москва - метрополия, а Дон "из русских выходцев" - колония Москвы. И этот пресловутый "колониализм, насильно навязанный к абсолютно не присущий казачьей древней природе, в конце концов отталкивает читателя, как от назойливой мухи и создаётся недоверие к "историку", и вся его система, построенная на песке, рушится в дребезги.
И когда историк Соловьёв говорит, что Разин понимал, что "церковь на Дону является одной из важных связей Дона с Россией", то Сватиков не выдерживает этого противоположения и раздражённо говорит: "а мы скажем: колонии с метрополией". Эта надменность и снижение Дона на ступень какого-то зависимого батрака, вскрывает духовную сущность автора-крепостника и совершенно губит его произведение.
Сознательное, слишком сознательное в Сватикове царит настолько, что свою окоченелость и сам заявляет в споре с Соловьёвым. Своей истории он точно ведёт приходо-расходную книгу и не столько он историк, сколько занимается историей. В его преднамеренном "художестве", видна система, над всеми способностями духа преобладает рассудок "втереть очки", и сухое веяние последнего заглушает ростки живой святой простоты и Правды жизни. Его страницы, лишённые стихийности прошедшей жизни, не сотворены, они точно вышли из грубой кузницы. Он не желает сознательно опускаться в лоно иррационального московского быта, в тёмные недра рабского бытия; тогда зачем же и заглавие "Россия и Дон", чтобы не сказать о России о том, чем она жила и как сосала кровь не только порабощённых народов, но и своих граждан превратила в скотов.
Сватиков не свободный художник Слова, не льются у него звуковые волны произведения и утомляют его преднамеренные насилия читателя не забывать про Москву метрополию-повелительницу и Дон-колонию-подчинённую. Истинный историк служит не искусственной истории, а жизни и отдаёт предпочтение "богине Красоты, а не в зеркале её изображению".
И отмечая казачью вольность, он намекает, что эта "вольность" изошла из метрополии её источника, а о том, страшном гнёте людей этого "источника" не говорит ни слова. Посторонний жизни и Правды Сватиков, встаёт перед нами фигурой бездушной, тонко расчитанной, как бы не унизить достоинство Москвы-метрополии.
Не то, чтобы у него, как и у всякого другого пишущего, были отдельные неудачные строки, нет, его недостатки - роковые, и все они вытекают из его основного порока - скрыть Истину о безумной жизни Москвы. У него нет художественного целого, живого монолита. Слово: нет, вы ясно видите зияющие поры и провалы, заполненные деревянной рассудочностью. Порой готова уже возникнуть иллюзия историчности, но какой либо грубый и неуместный штрих опять ввергает нас в безотрадную пустыню, когда он, например, говорит: "некоторые казачьи энтузиасты хотели бы одеть Адама в штаны с лампасами". Если ты, историк, не признаёшь древности Казачьего народа, то надень на ноги Адама московские лапти и будет всё в порядке, но от этого справедливого сравнения он уклоняется.
Истинный историк не должен злоупотреблять своим правом и властью над природой, не должен ей навязывать силой то, что ей внутренне не присуще.
Соблюл ли Сватиков это правило? Нет! Он утверждает, что казаки есть русские люди, да ещё плохого сорта - беглецы. Но при этом он сам того не заметил, в одном месте несёт громадное поражение от самого же себя, заявив, что Донские казаки - прирождённые республиканцы. Но ведь прирождённость происходит от корня. Какая же "прирождённость республиканства" могла родиться в рабской среде Московии, из которого, по его уверению, казаки вышли?
------------------------------- ........................... -----------------------
Когда С. Разин прибыл на Дон, то в это время там был посол царя Алексея Евдокимов и воевода Иван Хвостов. Они грозно требовали переписи всех казаков и выдачи староверов. Возмущённый наглостью этих послов, на майдане, он грозно спросил у них:
• Зачем вы на вольном Дону?
• Для переписи казаков!
• А, шпионы и каты! - вскричал Степан.
Сверкнула шашка и голова посла покатилась по земле, за нею погналась голова и воеводы.
И когда Разин появился на Кругу по этому поводу, то на упрёки Атамана Яковлева за убийство послов, Разин крикнул:
• Ты владеешь своим войском, а я владею своим, и если ты будешь
чинить противное, то над тобой учиню такое же смертное убийство.
Круг весь замер на время, но назревал тайный злой умысел продажной войсковой старшины над жизнью Разина.
Политическая программа его была ясна для каждого, что идёт он истреблять бояр, дворян, приказных, искоренять всякое чиноначалие и власть воевод, установить на Руси "Казачий присуд", чтобы всяк всякому был равен. И, действительно, жители тех городов, которые он занимал, получали числовое деление по-казачьи: на тысячи, сотни, должны управляться всенародным собранием (Кругом), которое избирало бы атаманов, есаулов, сотников, десятников. Уже одно это административное устройство, где верховная власть предоставлялась Кругу, указывает на то, что жизнь, имущество и личная неприкосновенность, - являлись приоритетом для казаков. Из всего этого вытекает, что "грабёж и раздел имущества" Сватикова, - сплошной глупый вымысел.
По этому поводу Сватиков грустно пишет: "мы не имеем возможности, даже вкратце, пересказать фактическую сторону грандиозного восстания, которое было поднято на Юго-Востоке России. Не находя себе выхода на Чёрное море,остановленное в движении по Каспию на берега Персии, "голутвенное" казачество обрушилось внутрь государства и потрясло его до основания. Движение это было колоссальное. Оно было явлением более всероссийским, нежели Донским".
Опять Сватиков передёргивает факты. Народ Московии, воспитанный веками в рабстве и воплотивший чувство рабства в привычку, которая стала натурой этого духовно несчастного народа, абсолютно не был способен на жертвенный революционный подвиг. Этот народ-раб шёл за казаками до тех пор, пока освобождалась его деревня, он вешал на воротах своего помещика и гражданская роль этого раба на этом и кончалась, рабы разбегались по домам: "пусть де казаки сами спасают Св. Русь". А казачьи ряды редели без жертвенной помощи "спасаемых", перспектива казалась для обескровленных казаков проблематичной.
Московское государство остро почувствовало колоссальную опасность социальной и политической программы Разина. Разрушить самодержавное царство, создать грандиозную Казачью республику, опрокинуть старое общество, целиком зиждущееся на неравенстве, было ужасом правящих верхов.
А Разин захватил уже всю Волгу, главные города: Астрахань, Царицын, Саратов, Самару, осадил Симбмрск. Местность Нижнего Новгорода была уже оказачена.
И со вздохом облегчения Сватиков (стр. 104) пишет: "поражение, нанесённое Барятинским Разину под Симбирском, одним ударом решило судьбу Москвы с судьбу Дона. Карта Разина была бита, а за его "анархические" выступления пришлось расплачиваться Дону".
Как воздержался этот "историк" от нахлынувшего на него чувства рабовладельческого энтузиазма и удержавшегося от восторженного крика: "да здравствует не анархическая, богоспасаемая, живодёрная, самодержавная Москва!"
Окончательного поражения у Симбирска Барятинский не нанёс войску Разина, он даже отошёл назад от занимаемой позиции на ночь, боясь своего разгрома, но сам Разин почти что смертельно был ранен в голову московским офицером и был бы и зарублен, но находившийся около Разина поп Самуил спас его, раздробивший прикладом не только шлем, но и голову офицера.
Совершенно беспомощного, без сознания, священник и заместитель Разина отвезли его на Волгу и повезли на Дон. Оставшееся без вождя войско потеряло Дух.
Длва месяца Разин был без сознания, находясь в своей резиденции на острове Дона в Кагальнике, охраняемый отрядом Атамана Наумова. И когда пришёл в сознание (череп был прорублен и в трещине был виден вздымавшийся мозг) и узнал из доклада Наумова, что он, спасая своего друга, оставил войско, то взбешённый Разин схватил со стены шашку и так размахнулся, чтобы зарубить своего "спасителя", во время отскочившего, что шашка вонзилась в стол, и её с трудом пришлось освобождать, и крикнул: "ты спас меня, но погубил казачье дело - предал войско", и снова спал в беспамятство. Всё тело его дрожало от жара.
Корнелий Яковлев со злоумышлениками встрепенулся, но напасть на раненого льва ещё боялись, зная что его охраняет преданный ему Атаман Наумов.
Сам Разин подал повод для своего жизненного конца. Желая покончить с продажной старшиной, он написал Корнелию письмо, как к своему крёстному отцу, приглашая его со свитой приехать на праздник, а тем временем отправил свою охрану по другому пути с приказом захватить город Черкасск.
Когда Яковлев прибыл, вино полилось, чтобы опоить Корнелия, но, вдруг, произошёл страшный взрыв порохового погреба совершённый казаком Прохором - тайным шпионом Яковлева, которому Разин доверял, будучи с ним сверстником и находившимся с ним при взятии Саратова, Самары и в бою у Симбирска.
Отряд, посланный на Черкасск, услышав гул взрыва, поворотил назад, но было поздно: шайка Яковлева накинула аркан на Разина, связала его, привязала на лошади и поскакали сдавать его в полон (за деньги).
Так и закончилась дивная жизнь самого знаменитого Атамана Свободного Дона. Казнь его в Москве не описываю, - это уже известно всему миру.
Войсковой Атаман Корнелий Яковлев, по происхождению черкес, был подкуплен Москвой. За выдачу Степана Разина он получил сверх обычного жалованья, деньгами, сукнами, камкой, тафтою, ему "пожаловали 40 соболей и 30 рублей (не малая по тому времени ценность) "Иудиных сребреников", серебряный позолоченный ковш самого царя, а при отпуске на Дон, ещё пару соболей и 10 рублей и сто червонных золотых, из доходов Новгородского приказа. Получал он и тайные потом подарки, о которых в делах остались следы: "да Корнилу Яковлевы сверх той дачи тайно пару соболей и 15 рублей".
И хроника говорит: "Продали Дон за соболя...", - повторяли казаки.
------------------------------- ....................... -----------------------------
Историки Московии обрисовывают царя Алексея, как одного из добрых правителей и даже наделили его титулом: "Тишайший", но о том, что во время его правления пролито было безвинной крови вдвое больше, чем при царе Иване Грозном, историки молчат. Но, ведь, Грозный руководился идеей разгрома разбогатевших бояр и перешёл хотя одну ступеньку социальной лестницы.
У Алексея же, в пустой его голове было совершенно пусто, он только и мнил, что он - "помазанник Божий" и только. Никакие социальные вопросы его не интересовали и он не стоял, не ходил, а просто лежал как кукла, облечённая в порфиру.
Историк Милюков в "Очерках русской культуры" (стр. 136), писал:
"Остроумный историк Московской Руси наглядно изобразил нам историческую роль царя Алексея в позе человека, занесшего ногу вперёд, да так и застывшего в нерешительности. Но нерешительность "тишайшего" была ещё значительнее, чем можно было бы заключить из этой позы. Он вообще не любил никаких поз. Он никуда не шёл и даже не стоял; он просто спокойно возлежал на груде обломков старого и нового, не разбирая, откуда что идёт, и подобрав под себя, что было помягче, за него всё устраивали другие, не без содействия крепких московских тюрем, а о будущем он не думал.
И когда упрямый вождь староверов Аввакум, от имени святой старины грозно звал царя на страшный суд с собой и заклинал его стряхнуть с себя мирское забытие, то он невольно взволновался, но когда Аввакума сожгли живьём в колодах, то он сразу же успокоился. Когда же молодой мечтатель, сын его любимца Ордын-Нащокина (министр иностранных дел) бежал на вольный простор мысли и жизни, за-границу, от вымотавшего душу московского болота, а сам Нащокин ушёл в монастырь, тогда должно было бы хотя на минуту придти в голову, что мирное соседство с страшной действительностью не вечно. Но, дорожа больше всего своим покоем, "тишайший" следовал своему правилу: "нельзя чтобы не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтобы Бога наипаче не прогневать". С этим режимом, в котором само горе обращалось на пользу, как своего рода гигиена души, Алексей сводил свои счёты с настоящим, надеясь на крепкие тюрьмы".
Обожествляя покой, он однако много молился всенародно, держал посты, часто говел и причащался, но вместе с тем болел сладострастием и будучи импотентом, мучил свою молодую вторую красивую жену Наталью и она поневоле утешалась исповедью патриарха Никона, здоровенного молодого мордвина и когда появившийся на свет сын её Пётр, явил собою копию Никона по лицу, росту, силе, то "тишайший" решился на единственный в своей жизни шаг реальности: конфисковал все богатейшие владения Никона и сослал его в монастырь на вечное заключение, объяснив, что он это сделал за слишком жестокое гонение Никона на староверов.
Человека с показной религиозностью, обыкновенно называют "ханжой". Но под маской келейности выступают у таковых черты змеиного жала. Таким по своей деятельности и великому кровопусканию самых честных тружеников и истинных ревнителей православной Веры рисуется нам этот лицемерный "Тишайший".
--------------------------------- .......................... ---------------------------
Колоссальное восстание Атамана Степана Разина совместно с Поволжским населением, должно было бы напомнить царю, что для московского государства пришёл момент для социальной реформы. Но причины возникновения восстания казались пустой голове царя, не в государственной системе тяжёлого рабовладельчества, а лишь в той социальной заразе вольности, которая царила на свободном Дону.
Чтобы пресечь эту вольность, царь посылает стольника полковника Косогова с отрядом в 1 000 человек. Этот посол, прибыв на Дон, объявил казакам на Круге: "царское милостивое жалованье, деньги, хлеб и пушечные запасы".
Косогов говорил, что Атаман Яковлев и Михаил Самаренинов, будучи на Москве великому государю в верных своих службах пред Св. Евангелием обещали, и также бы и они казаки на Дону веру учинили государю".
Не легко казакам было согласиться на это требование, которое они отвергали на протяжении чуть ли не двух веков "на другой, третий и четвёртый Круги казаки говорили, что они не прочь служить государю, но без крестного целования". Но, наконец, перед перспективой войны с Москвой, казаки Дона 29 августа 1671 г. "веру учинили, Св. Евангелие целовали".
Главные статьи чиновной книги касались, чтобы обезопасить Москву от самозванцев и от восстаний, от попыток свержения династии и замены её другой (русской или иностранной), от сношений с поляками, Литвой, немцами или других Земель царей, королей или принцев иноземных на царство не призывать и не желать; на здравие государя и всей его царской фамилии не посягать; с врагами государя сражаться; беглых крестьян на Дон сдавать пограничным воеводам, от организаций, подобных Разинскому на Дону, отказаться.
При этом, однако, присяга казаков не коснулась внутренних распорядков республики, прав народного собрания, прав граждан в свободных выборах. Главный удар присяга наносила на право политического убежища и сношений с иностранными державами.
Присягою 1671 года, заканчивался период свободного развития Донского народоправства и начался период долгой борьбы - сперва за Донскую государственность, а затем за автономию.
----------------------------------- ............................ --------------------------
После смерти неудачливого царя, который не умел ни ходить, ни стоять с поднятой одной ногой, настала, как будто, иная атмосфера, под влиянием Запада: подъём религиозного сознания, развитием литературы и искусства, в богословской науке, в школьном деле - открылась Академия.
Всё это относится к реформе просвещённой Регентши царевны Софии. Обновились даже формы быта.
Скоро явился и реформатор-князь В. В. Голицын, любимец Софии. Реформатор имел широкую программу, лично им изложенную французскому послу Невиллю. В программе значилось и устройство регулярной армии и постоянные международные отношения Московии с заграницей, и полная свобода совести и веры, и заграничное воспитание детей, и замена натурального хозяйства денежным и даже освобождение крестьян с землёй. Голицын хотел заселить окраины, оживить торговлю и пути сообщения в Сибири, нищих превратить в богатых, дикарей Московии в людей, из скотского их состояния.
Попытка реформы практически проводилась трудно. Поднять весь тяжёлый, веками накапливаемый рабовладельческий груз, требовалось времени, а в распоряжении Софии и Голицына оказались только семь лет. Но эти семь лет описаны современником князем Куракиным так: "никогда такого мудрого правления в российском государстве не было".
На сцену появился Пётр Дикий, который арестовал Софию и запрятал её за решётку на вечные времена, и стал рвать и метать.
В то время, как Голицын окружил себя книгами, картами и сведующими людьми, Пётр с азартом предавался спорту, а книгу допускал в минимальных размерах, как необходимое зло. Голицын ездил в немецкую слободу для серьёзных политических бесед с солидным Гордоном: Пётр и слышать не хотел о какой то политике, а тем более русский, он бежал от неё, как от чумы. В слободу привёз его кузен Голицына, пьяница Борис, не для поучительных бесед, а для балов и попоек, которые с тех пор и потянулись непрерывно, под руководством Лефорта "дебошана французского".
Пока Голицын мечтал о довольстве народном, Пётр заботился о личной безопасности, укрепляя силу Преображенского и Семёновского полков. И когда он этого добился, то он обнаружил полное пренебрежение к общественному мнению и всячески издевался над ним, свалив все дела народные и общественные на плечи, преданного ему обер-палача князя-кесаря Ромодановского и на его Тайную Канцелярию.
Пётр мечтал только о флоте, пушках и всемирной славе, имея для этого определённо примитивный ум, абсолютно не понимая, что сила государства не в пушках только, а в народном благоденствии.