Иван Байкалов в июне 1941 года ушёл добровольцем на фронт и был направлен в военное пехотное училище, расположенное в Ачинске. Оттуда молодых ребят, не закончивших полный курс обучения, отправили в действующую армию на защиту Москвы.
Он воевал на Западном, Северо-Западном,Брянском, Донском,
1-м Украинском фронтах. Прошёл путь от рядового стрелка сибирского лыжного батальона до гвардии капитана, командира стрелковой роты. Воевал в пехоте, в связи, затем снова в пехоте. Три раза был ранен. За мужество и отвагу, проявленные
на фронтах Отечественной войны, Иван Ананьевич награждён орденами Отечественной войны первой и второй степени, орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Вены»,
«За освобождение Праги», «За победу над Германией...». Окончив после войны Абаканский учительский институт, уехал
по распределению в те места, где когда-то воевал. Более сорока лет проработал преподавателем в школе и техникуме. Оставил свои воспоминания о Великой Отечественной войне, которые предлагаем вниманию читателей.
...Во второй половине апреля 1942 года нас, сибирских лыжников, отвели с линии обороны. Свой участок обороны мы сдали подразделениям 8-й гвардейской дивизии и двинулись в тыл. На нашем пути была река Ловать. Переправочных средств в том месте, где мы должны были преодолеть реку, оказалось недостаточно. Всего имелось несколько небольших лодок. В лесу у переправы сосредоточились остатки всех трёх лыжных батальонов. Немцы засекли нас и подвергли жесточайшей бомбардировке. Их пикирующие бомбардировщики буквально «ходили по головам». А мы не могли выстрелить по ним даже из винтовки, так как всё оружие мы сдали, уходя из зоны обороны. Потери у нас были огромными: мы никак не ожидали такого налёта, поэтому были совершенно не подготовлены, не вырыли ни одного даже примитивного окопчика, впрочем, и рыть их было нечем — свои лопатки мы сдали вместе с оружием. Кто-то сумел добежать до берега реки и укрыться за обрывом, а большинство даже этого укрытия использовать не могли. Картина была ужасной. Но хуже всего: с нами не было никакой медицины, кроме ротных санинструкторов, не оказалось перевязочных материалов, лекарств. Индивидуальные перевязочные пакеты были далеко не у всех, многие передали их тем бойцам, которые сменили нас в обороне. К счастью, километрах в семи от нашей переправы находился полевой госпиталь, и мы перенесли туда раненых. Своих погибших товарищей, убитых во время бомбёжки, похоронили в соседней деревне, на восточном берегу реки Ловать.
Затем походным порядком прибыли на железнодорожную станцию Пено в западной части Калининской области. Несколько слов о том, как мы выглядели: если на фронт ехали три наших полнокровных отдельных батальона в нескольких эшелонах, то на станции Пено остатки от трёх батальонов вместились в один не очень большой эшелон. Теперь о нашем внешнем виде. Описать я его могу, а вот представить картину, поверить в её реальность, пожалуй, будет трудно читающему эти строки. Чтобы понять, нужно было видеть это «войско». Представьте себе железнодорожную станцию где-то в черте Москвы. Раннее утро. На станцию прибывает небольшой товарный поезд. Из теплушек вываливается масса людей и строится повзводно в походную колонну. «Воины» грязные, обросшие, обтрёпанные, в ватных брюках и телогрейках или шинелях, в меховых шапках. У кого прожжён рукав телогрейки и из дыры торчит обгоревшая вата, у кого прожжены ватные брюки... Тот подпоясал шинель ремнём, этот стоит в расстёгнутой шинели, у которой нет хлястика... Одни в трофейных сапогах, другие в лаптях, третьи в валенках. В таком виде мы проследовали в Фили. Там нас посадили в вагоны пригородного поезда и повезли дальше. Ещё по пути из Пено до Москвы (а ехали медленно, подолгу стояли, пропуская идущие к фронту эшелоны) среди нас прошёл слух о том, что нас везут в Серпухов, в парашютно-десантную бригаду.
А оказались мы в другом подмосковном городе — Звенигороде. Точнее, километрах в трёх западнее от самого города. Было это на исходе 11 мая 1942 года. Привели нас на футбольное поле, и началась «торговля»: лейтенанты, старшие лейтенанты, капитаны и даже майоры стали разбирать нас в свои команды, в полки и другие подразделения 264-й стрелковой дивизии, которая стояла в районе Звенигорода на формировании. Во время «торга» на футбольном поле я и ещё несколько лыжников попали в разведроту дивизии. Нас одели во всё новое летнее обмундирование: гимнастёрки, брюки, пилотки, шинели. Впервые я обулся в солдатские ботинки с обмотками. С каким нежеланием я мотал эти проклятые обмотки! Правда, носил я их недолго. В сентябре, во время боёв, добыл себе немецкие сапоги, сняв с убитого немецкого солдата. Но и они мне не нравились: голенища были чересчур широкие, подошвы твердые, как железо, и очень тяжёлые. Вскоре мне удалось обменять их на кирзовые сапоги у одного легко раненного, направлявшегося в тыловой госпиталь. В придачу пришлось дать осьмушку махорки и немецкую фляжку.
Началась боевая учёба. Марши, тактические занятия: оборона, наступление, стрельбы, рытьё окопов и многое другое, что должен делать солдат, чтобы лучше подготовиться к бою с врагом. Мы, разведчики, много лазали по лесам и оврагам, проводили поиск противника, нападали на часовых, забирали их в плен... Надо сказать, что лопатой работать нам приходилось меньше, чем солдатам стрелковых подразделений.
В конце июля 1942 года дивизия завершила своё укомплектование и подготовку и была направлена на фронт, на Брянское направление, в район Козельска и Сухиничей в Калужской области. Дивизия вошла в состав 3-й танковой армии и должна была прорвать оборону противника в районе Жиздра — Озерна и далее развернуть наступление в направлении Брянска. 22 августа 1942 года дивизия вступила в бой. Мощным ударом взломала первую линию обороны противника в районе Озерна — Ожегово, нанесла ему значительный урон в живой силе и технике. Но существенно продвинуться вперёд не смогла, встретившись с мощной второй линией обороны противника. Дивизия тоже понесла большие потери. Как мне кажется, дивизию не подкрепили резервами. Возможно, у командования армии с ними было не густо, а может быть, и боевая задача на этом участке носила ограниченный, отвлекающий характер.
В это время немцы как раз развернули мощное наступление на Сталинград. Всё может быть. Мне судить трудно. В материалах по истории Великой Отечественной войны я не встречал упоминаний о боях, которые вели 3-я танковая армия, в том числе наша 264-я дивизия. Поэтому я и делаю вывод о том, что бои эти носили местный, отвлекающий характер, но вместе с тем велись они исключительно ожесточённо. С обеих сторон тут было задействовано большое количество артиллерии, танков и особенно самолётов. Вот тут впервые за всё время пребывания на фронте я увидел массированные действия нашей авиации. По нескольку раз в течение дня наши бомбардировщики Пе-2 большими группами пролетали высоко над передним краем, уходили в тыл противника и нещадно бомбили его. А наши штурмовики Ил-2 с рассвета и дотемна почти не прекращали обрабатывать передний край и ближайшие тылы врага. А выше в небе целыми днями шли сражения наших истребителей с немецкими «мессершмидтами» и «фокке-вульфами».
Немцы тоже задействовали большое количество авиации. Наибольший урон нашим атакующим частям и ближним тылам наносили пикирующие бомбардировщики. Большими партиями, до 30 самолётов, появлялись они вдруг над нашими боевыми порядками и начинали долбить: заходят на цель один за другим, в хвост, переходят в крутое пике, включают душераздирающую сирену и начинают сыпать бомбами. Один вой сирены, кажется, вынимает из тебя душу, делает беспомощной жертвой, а тут ещё на тебя летят, как поленья дров, бомбы. Сначала бомба кувыркается несколько раз, а затем за счёт стабилизатора принимает вертикальное положение. Я не мог при бомбардировке утыкаться лицом в землю. Мне казалось, что такая поза наиболее опасна. Обычно я падал на спину и следил за полётом бомб. Со временем выработался определённый глазомер: я безошибочно определял, когда бомбы упадут с недолётом, когда с перелётом, и более-менее спокойно переносил бомбардировки. Лежишь на спине, смотришь, как они летят цепочкой: первая ниже всех, вторая чуть повыше, третья ещё выше... Прикидываешь, где может упасть первая из них. Если с недолётом, то остальные упадут ещё дальше от того места, где лежишь, а если с перелётом, то нужно определить, где может упасть последняя...
Однажды мы оказались в таком переплёте, что наблюдать за полётом бомб было уже просто невозможно. Наша разведрота расположилась на обратном скате небольшой балки. Место открытое, кое-где редкий кустарничек. И, конечно, с высоты всё просматривалось как на ладони: каждый окоп, траншея, огневая точка. К несчастью, в этой же балке расположился какой-то штаб с радиостанцией — автомобилем-фургоном, и было вырыто несколько блиндажей. Фрицы сообразили, что здесь штаб, и давай его молотить с воздуха и с земли. Несколько раз делали мощные артиллерийские обстрелы, а потом в небе появились пикировщики. Партия за партией, с перерывами в 15 — 20 минут, бомбили они овраг часа полтора. Это был кошмар! Я уже сказал себе: «Это всё, конец». Несколько немецких бомб упали буквально в 10 — 15 метрах от моего одиночного окопчика. На пилотке и на спине моей был слой земли до сантиметра, голова стала как ватная, в ушах странный звон. Весь овраг (балка) стал похож на вспаханное поле, радиостанцию разнесло в куски, на месте блиндажей торчали обломки бревен. Но счастливый случай вновь отвёл от нас беду. Нас, разведчиков, видимо спасло лишь то, что наши окопы располагались у самого основания оврага. Немецкие лётчики делали заход на позиции с севера, вдоль оврага, и переходили в пике так, что большая часть бомб улетала дальше, в глубь оврага, минуя наше расположение. Потери расположившихся в балке советских штабов и подразделений были большие.
Не могу не рассказать о моей случайной встрече с генералом Георгием Константиновичем Жуковым — будущим маршалом, четырежды Героем Советского Союза. После описанной выше бомбежки наших позиций немецкой авиацией разведроту отвели в другой овраг, дальше в тыл метров на двести. Командиров взводов вызвали в штаб. А нам приказали рыть новые окопы. Во время перекура я замечаю, что по оврагу с северной стороны к нам приближается группа командиров. Смотрю, у впереди идущего в петлицах пять звёздочек — генерал армии. Бросаю лопату и бегу навстречу, докладываю: «Товарищ генерал армии, 2-й взвод разведроты 264-й стрелковой дивизии оборудует оборонительный рубеж!» «Хорошо, — говорит генерал, — НП командира дивизии знаешь где?» Отвечаю: «Знаю». «Веди нас туда». Веду по дну оврага. А кругом то снаряд вражеский хряпнет, то мина хлюпнет, то пулемётная очередь разрывных пуль над головами прострекочет. При каждом разрыве вражеского снаряда голова сама по себе втягивается в плечи, а ноги невольно приседают. Стараюсь, эдак незаметно, через плечо, наблюдать за поведением моих спутников: генерал, крепыш невысокого роста, идёт, что называется, «не моргнув глазом», а следующие за ним офицеры, как и я, приседают при каждом разрыве.
Спустя много времени, когда я уже стал офицером и было это уже где-то в Польше, при упоминании в кругу офицеров боёв нашей дивизии на Брянском направлении кто-то из старших по званию сказал, что туда приезжал сам Жуков. Вот кого, оказывается, я сопровождал!
Бои шли чрезвычайно тяжёлые. Дивизия несла большие потери, её натиск постепенно ослабевал. Позже стало известно, что в этих боях безвозвратные потери дивизии составили три тысячи человек убитыми и пять тысяч — ранеными и пропавшими без вести.
16 сентября командование армии приняло решение отвести дивизию во второй эшелон. Её сменила подошедшая 12-я гвардейская стрелковая дивизия. Дня через два нашу дивизию отвели ещё дальше, в район Тихоновой Пустыни. Здесь, в лесах, зарывшись в землю, мы приступили к пополнению живой силой, довооружению частей и их обучению. Начались бои. В этих боях дивизия не смогла глубоко вклиниться в оборону противника, но сковала значительные силы врага. Комдив был вызван в ставку Верховного главнокомандования. Он, как явствует из его послевоенных воспоминаний, ехал тогда в Москву с мыслью, что будет отстранен от должности за неудачные бои. Однако всё обошлось как нельзя лучше. Результаты боевых действий дивизии были высоко оценены Верховным
в верхнем правом углу- генерал-майор Маковчук
главнокомандованием. Это значит, что поставленную перед дивизией задачу она выполнила. За отличные боевые действия дивизия получила благодарность в приказе командующего Западным фронтом генерала армии Г.К. Жукова, а также в приказе командующего 3-й танковой армией П.Я. Романенко. Воевавшим на этих рубежах 157-й и 264-ой стрелковым дивизиям были присвоены гвардейские звания. Это произошло 20 октября 1942 года. Приказом наркома обороны Сталина 264-я стрелковая дивизия была переименована в 48-ю гвардейскую. Командиру дивизии полковнику Н.М. Маковчуку было присвоено звание гвардии генерал-майора.
Воспоминания
участника Великой
Отечественной войны ИВАНА БАЙКАЛОВА
записал Сергей Байкалов
Абакан